Конец  великой эпохи.

ДМИТРИЙ ГОРБАЧЕВ

Помню с каким трепетом я, маленький, смотрел во время экскурсий в Музей Ленина на штаны, которые облекали нижнюю половину вождя мирового пролетариата. Правда, позже мне сказали, что это одна из сотен копий, однако недавно работники Украинского дома подтвердили аутентичность этих широких штанов.

Мой отец трижды встречался с Лениным и привил мне большую любовь к гению человечества. Меня не удивляло, что при советской власти Крещатик (1200 погонных метров) превратили в аллею вождя: на площади Ленинского комсомола – музей Ленина; через 100 метров –  величественный памятник “Ленин в Горках”;  далее – улица Ленина с: мемориальной доской Ленина, станцией метро ” Ленинская ”  метрополитена им. Ленина с подземной мемориальной доской Ленину; а ещё через несколько метров, напротив Бессарабского рынка, – статуя Ленина работы Меркурова, которая громоздится на постаменте,  предназначавшемся для памятника Пушкину в Харькове работы Страхова и которой недавно отбили нос. Количество вождей зашкаливает. Ребята из ЦК КПУ явно перестарались.

В запасниках Украинского дома (бывшего Музея Ленина) довольно много Ленинианы. Есть произведения высокохудожественные, есть халтурные. Одну из картин народ назвал  “Ленин в топке паровоза”. На другой картине народ смотрит на вождя, как на какое-то заморское чудо. Ещё на одной вождь повернут к зрителю тем местом, которое носило вышеупомянутые штаны. Эта картина вызывает ассоциацию с Сальвадором Дали, который мечтательно говорил: ” меня, как художника, волнуют лирические ягодицы Ленина. А у Пастернака, например, восторг вызывала ораторская манера Ульянова.

Он был, как выпад на рапире,

                         Гонясь за высказанным вслед,

                         Он гнул своё, пиджак топыря

                         И пяля передки штиблет.

                         Когда ж он обращался к фактам,

                         То знал, что, полоща им рот

                         Его голосовым экстрактом,

                         Сквозь них история орёт.

 

Шедевром Ленинианы является цикл киевлянина Михаила Туровского “Конец великой утопии”, около двадцати очень больших полотен. Две причины заставили М. Туровского со всей серьёзностью отнестись к образу великого террориста. Во-первых, грандиозная мера трагедии этого персонажа всемирной истории, предвиденного “архискверным”  Достоевским:  “Выходя из безграничной свободы, я завершаю безграничным деспотизмом”. И,

во-вторых,  большие надежды, которые породил этот русский последователь немецкого марксизма. Ленин – из тех, кто навевает человечеству  “сон золотой”. И хотя писатель Максим Горький ещё в 1918 ом обвинил вождя революции в неимоверной жестокости: ” Вы обращаетесь с людьми в своей стране, как завоеватель”, – тем не менее десятки интеллектуалов мира, от ирландца Шоу до украинца Тычины, склонялись перед ленинской программой всемирной справедливости.

Дело Ленина на удивление нелёгкое. В море людской ненависти и отчаяния был он несравненным рулевым и манипулятором. В картинах Туровского он не карикатурный и не демонический. Это, скорее, диагноз психоаналитика, по которому пациент страдал такой опасной болезнью, как ЭГОИЗМ,

с полной атрофией жалости и сочувствия к ближнему. Ленин монументально вглядывается с картин, как в зеркало, в самого себя и персонифицирует собою непреодолимое стремление к власти.

Вот пролог цикла – “Семейный портрет”. Канонический Ленин со шляпой в руке в окружении самого себя в шести ипостасях. Композиционный круг становится заколдованным кругом себялюбия, которое способно всколыхнуть в душе эгоиста инстинкт садизма. Напомню размышления всё того же, по Ленину, “архискверного” Достоевского: ” Качества палача в зародыше имеются почти в каждом современном человеке. Трудно осознать, насколько можно искривить природу человека”. И в самом деле, трудно представить себе, как мог профессиональный юрист Владимир Ульянов отправить на смерть, не опираясь ни на какой закон, детей и взрослых – царскую семью. Вот сидит он в удобном кресле с картины Бродского

“Ленин в Смольном”. Пишет. Туровский расшифровывает содержание написанного: это по-якобински бессудный смертный приговор полковнику (не генералиссимусу) Николаю Второму, больному мальчику в матроске, девочкам-царевнам, царице, первой в Европе женщине, удостоенной звания доктора философии. Они написаны несколько призрачно, в голубовато-лиловой, будто сумеречной гамме. А фоном для “узловатого железа ленинского черепа” (И. Бабель) служит кусок кроваво-красной ткани.

Но наступило время тяжёлой тоски и для Ильича. “А у нас, – напишет он незадолго до кончины, – а ничегошеньки не получается”. Приход обещанного коммунизма  нужно всякий раз отодвигать, беря сроки с потолка. То говорит он о трёх месяцах, необходимых для построения счастливого общества, потом о ближайших 2 – 3 годах, в течение которых голод и террор ( расстрел на месте ) достигли неслыханного размаха. И наконец последний его лукавый срок: “5 – 10 лет правильных отношений с крестьянством, и мы победим во всемирном масштабе”.

А тем временем денег на мировую революцию, как и в недавней нищей эмиграции, опять нет. Все надежды на иностранные концессии, то есть, по  теперешнему, инвестиции. Благопристойным – в галстуке – попрошайкой на ступенях собственного мавзолея показан этот герой-антигерой в картине “Конец великой утопии”. Как в каламбуре: если “не создадим”, то по крайней мере “SOSдадим”.

Туровский создаёт жанр трагикомедии, редкий в живописи. Парад несоответствий, достойный кисти сюрреалиста, происходит в следующем кадре многосерийного цикла “Похороны”. Картина напомнила мне о моём давнем сильном впечатлении от экспрессионистской литографии 1920-ых годов киевского художника Зиновия Толкачёва “Ленин – масса”: космического размаха силища Ленинов в разнообразнейших этнических видах – от славянского то тюркского и монгольского. Это был гимн Толкачёва планетарной славе этого человека. Масса на картине Туровского кажется более аморфной, мягкотелой, чем пружинные, ритмизованные фигуры Толкачёва. “Похороны” –  это чёрный погребальный юмор Михаила. Стена эгоизма сооружена из округлых ленинских голов, как брусчатка из булыжников. Безкровные пятна мёртвого тела проступают из вязкого тёмного марева.

Миллионы людей, побывавших в московском мавзолее у трупа Ленина, соприкасались с подобной устрашающей и скорбной темнотой. Туровский не злорадствует и не паясничает, однако от намёка на ад, созданный в одной отдельно взятой стране, ВОЛей Вол. Ленина, не отказывается, используя аспидно-тёмные и красно-огненные цвета.

Многофигурные картины внезапно переходят в “монументальную пропаганду” одной только головы, отделённой от сердца, бессердечной головы. Такие головы – аккумуляторы интеллектуального идиотизма – не впервые плодят теории, которые освящают и провоцируют насилие. Вспомним индульгенцию вседозволенности, выданную ренессансным правителям мудрым Макиавелли; “просветительский” терроризм якобинцев; палаческое Энгельсово: “насилие – баба-повитуха истории” и ленинскую одержимость “неумолимой поступью железных ботальонов пролетариата”. Шеренгой идут 12 метафорических голов всемирного “Искусителя” и лицедея. Головы, украшенные головными уборами всех времён и народов, цель которых показать воочию непомерно преувеличенный культ личности, созданный вокруг партийного лидера подобострастным воображением коммунистов.

Тут и “супрематическая” змеиная корона фараона и тиара непогрешимого, как Бог, папы римского (ЦК никогда не ошибается – говорили большевики), и треугольная шляпа Наполеона, и острый шлем-шишак прусского кайзера, и царская шапка Мономаха (правда татарский подарок XIV столетия), и цилиндр европейского буржуа, и бескозырка бунтаря-матроса с крейсера “Аврора” – все эти 7 голов олицетворяют идею всемирного господства. Ещё 4 головы из этой карнавально-головокружительной арифметики олицетворяют 4 мировые религии, которые ленинизм один должен был заменить: в талесе цадика, в триумфальном венке Юпитера, в терновом венце Христа и в чалме мусульманского муфтия.

Поражает неподдельным трагизмом восковое лицо мученика (“Искуситель. 4), слёзы из глаз, от боли налитых кровью, кровавый пунктир на гигантском челе человека, который “потряс мир”. Вспоминаются нестерпимые головные боли Ленина – причина приступов жестокости – зафиксированные в его письмах конца 1910-ых: “расстрелять”, “взять заложниками членов семьи”, “арестовать”; и в инквизиторском письме Ленина

Горькому, где говорится про план (!) уничтожить 400 000 людей – чиновников, помещиков, священников, капиталистов (“паразитов”) для зачистки, как теперь говорят военные, общества.

На последней картине – “Искуситель. 12” – голову вождя покрывает липкая красная маска палача с прорезями для глаз.  Красный цвет резни долго скрывался за тёмно-коричневыми красками предыдущих голов ( “коричневый   это побуревший красный”, указывает Туровский на кровную ( кровавую ) связь фашизма с большевизмом). Это кульминация и конец комедии, где смех цепенеет перед памятью о гекатомбах невинно загубленных, заморенных, раздавленных во имя “торжества ленинизма”.

Для Михаила Туровского существование в живописи есть призвание, естество и сущность, наивысшая цель. Именно благодаря живописным приёмам и качествам удалось художнику заставить  зазвучать органные трубы истории изуверского двадцатого века.